Презентация на тему Поэтическая биография М. И. Цветаевой

и больше не полюбила ничего. Сорока семи лет от

роду скажу, что все, что мне суждено было узнать, — узнала до семи лет, а все последующие сорок — осознавала». («Автобиография», 1940)

Красною кистью Рябина зажглась. Падали листья, Я родилась. Спорили сотни Колоколов. День был субботний: Иоанн Богослов.
1916

Страсть к еврейству. Один против всех. Heroica). Более скрытое,

но не менее сильное влияние отца. (Страсть к труду, отсутствие карьеризма, простота, отрешенность.) Слитое влияние отца и матери – спартанство. Два лейтмотива в одном доме: Музыка и Музей. Воздух дома не буржуазный, не интеллигентский – рыцарский. Жизнь на высокий лад.” (“Анкета”, 1926г)

и чужд домашний кров... Наш корабль не в добрый миг

отчален И плывет по воле всех ветров! Все бледней лазурный остров — детство, Мы одни на палубе стоим. Видно грусть оставила в наследство Ты, о мама, девочкам своим!
1907-1910

“Мать-польской княжеской крови, ученица Рубинштейна, редкостно одаренная в музыке. Умерла рано. Стихи от нее.” (“Автобиография”, 1926г)
“Мать-сама лирическая стихия. Я у своей матери старшая дочь, но любимая-не я. Мною она гордится, вторую — любит. Ранняя обида на недостаточность любви.”(“Автобиография”, 1940г)

я на пол швырнула: В маму играть - надоело!
Не поднимаясь

со стула Долго я в книгу глядела. Книгу я на пол швырнула: В папу играть - надоело!
1910

“Отец — Иван Владимирович Цветаев — профессор Московского университета, основатель и собиратель Музея изящных искусств (ныне Музея изобразительных искусств), выдающийся филолог. Страсть к стихам — от матери, страсть к работе и к природе — от обоих родителей.”
(“Автобиография”, 1940г)

- мы вечно тоскуем о ней. Кто для Аси нужнее

Марины? Милой Асеньки кто мне нужней?
Мы идём, оживлённые, рядом, Всe впивая: закат, фонари, голоса, И под чьим-нибудь пристальным взглядом Иногда опуская глаза.
Только нам огоньками сверкая, Только наш он, московский вечерний апрель. Взрослым - улица, нам же Тверская - Полувзрослых сердец колыбель.
Мы идём, ни на миг не смолкая. Все родные - слова, все родные - черты! О, апрель незабвенный -Тверская, Колыбель нашей юности ты!

«Родилась <26 сентября> 1892 г., в Москве». (“Автобиография”, 1940г)

одиночество. Полное равнодушие к общественности, театру, пластическим искусствам, зрительности.

Чувство собственности ограничивается детьми и тетрадями.“(“Автобиография”, 1926г)

был — скрипач, Наездник и вор при этом. Не потому ли

мой нрав бродяч И волосы пахнут ветром!..
Не он ли, смуглый, крадет с арбы Рукой моей — абрикосы, Виновник страстной моей судьбы, Курчавый и горбоносый.<…>
И было всё ему нипочем, — Как снег прошлогодний — летом! Таким мой предок был скрипачом. Я стала — таким поэтом.
23 июня 1915
«После смерти матери я перестала играть. Не перестала, а постепенно свела на нет. <>Так море, уходя, оставляет ямы, сначала глубокие, потом мелеющие, потом чуть влажные. Эти музыкальные ямы – следы материнских морей – во мне навсегда остались.
Жила бы мать дальше – я бы, наверное, кончила Консерваторию и вышла бы неплохим пианистом – ибо данные были. Но было другое: заданное , с музыкой несравненное и возвращающее ее на ее настоящее во мне место: общей музыкальности и «недюжинных» (как мало!) способностей.» («Мать и музыка», 1934)

За книгами
«Мама,

милая, не мучь же! Мы поедем или нет?» Я большая,- мне семь лет, Я упряма,- это лучше.
Удивительно упряма: Скажут нет, а будет да. Не поддамся никогда, Это ясно знает мама <…>
Прямо в рот летят снежинки… Огонечки фонарей… «Ну, извозчик, поскорей! Будут, мамочка, картинки?»
Сколько книг! Какая давка! Сколько книг! Я все прочту! В сердце радость, а во рту Вкус соленого прилавка.
1909-1910

«Первые языки: немецкий и русский, к семи годам — французский. Материнское чтение вслух и музыка». (“Автобиография”, 1940г)
«Подпись под первым французским
сочинением (11 лет): Trop d'imagination, trop peu de logique1.
Стихи пишу с 6 лет. Печатаю с 16-ти. Писала и французские и немецкие».
(“Автобиография”, 1926г)
1. Чрезмерное воображение и слишком мало логики (фр.).

и не знала я, что я — поэт,
Сорвавшимся, как

брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
 
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
— Нечитанным стихам! —
 
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!)
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
 
13 мая 1913

“Любимое занятие с четырех лет — чтение, с пяти лет — писание.”
(“Автобиография”, 1940г)

“Не знаю, сколько мне еще осталось жить, не знаю, буду ли когда-нибудь еще в России, но знаю, что до последней строки буду писать сильно, что слабых стихов — не дам.” (“Моя судьба-как поэта”,1931г)

в гроте… Смуглую руку у лба… — Точно стеклянная на повороте Продребезжала

арба… —
Запах — из детства — какого-то дыма Или каких-то племен… Очарование прежнего Крыма Пушкинских милых времен.
Пушкин! — Ты знал бы по первому взору, Кто у тебя на пути. И просиял бы, и под руку в гору Не предложил мне идти.
<…>
1 октября 1913

«Пушкин был мой первый поэт, и моего первого поэта – убили.
С тех пор, да, с тех пор, как Пушкина на моих глазах на картине Наумова – убили, ежедневно, ежечасно, непрерывно убивали всё мое младенчество, детство, юность, – я поделила мир на поэта – и всех и выбрала – поэта, в подзащитные выбрала поэта: защищать – поэта – от всех, как бы эти все ни одевались и ни назывались.» ( «Мой Пушкин», 1937г.)
«…Ведь Пушкина убили, потому что своей смертью он никогда бы не умер, жил бы вечно, со мной бы в 1931 году по лесу гулял. (Я с Пушкиным мысленно, с 16 лет, всегда гуляю, никогда не целуясь, ни разу, ни малейшего соблазна.)» («Моя судьба – как поэта», 1931)

к кружевам, О всех стихах, какие бы сказали Вы - мне,

я - Вам.
Я думаю еще о горсти пыли, Оставшейся от Ваших губ и глаз... О всех глазах, которые в могиле. О них и нас.
24 сентября 1913
Маяковскому (Превыше крестов и труб)
Превыше крестов и труб, Крещенный в огне и дыме, Архангел-тяжелоступ — Здорово, в веках Владимир!
Он возчик и он же конь, Он прихоть и он же право. Вздохнул, поплевал в ладонь: — Держись, ломовая слава!..
8 сентября, 1921

(из цикла "Стихи к Блоку")

Имя твоё - птица в руке,
Имя твоё - льдинка на языке.
Одно-единственное движенье губ.
Имя твоё - пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту.
1916

«Моя неудача в эмиграции — в том, что я не-эмигрант, что я по духу, т. е. по воздуху и по размаху — там, туда, оттуда. А содержания моего она, из-за гомеричности размеров — не узнала. Здесь преуспеет только погашенное и — странно бы ждать иного!
Еще — в полном отсутствии любящих мои стихи, в отсутствии их в моей жизни дней: некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться. Все (немногие) заняты — другим. В диком творческом одиночестве. Всё auf eigene Faust От темы вещи до данного слога (говорю именно о слогах). Ненавидя кружки, так хотела бы — друзей.» («Моя судьба – как поэта», 1931)

беру его с собой всюду, не расстаюсь с ним

в себе, усваиваю, постепенно превращаю его в воздух, которым дышу и в котором дышу, – и всюду и в нигде, – признается Цветаева близкой знакомой. – Я совсем не умею быть вместе, ни разу не удавалось. Умела бы – если бы можно было нигде не жить, все время ехать, просто – не жить. <…> Когда я без человека, он во мне целей – и цельней. <…> Знаете, где и как мне хорошо? В новых местах, на молу, на мосту, ближе к нигде, в часы, граничащие с никоторым. (Есть такие.)" (С. Н. Андрониковой, 15 июля 1926 г.).

На льдине…
На льдине — Любимый, На мине — Любимый, На льдине, в Гвиане, в Геенне — любимый.
В коросте — желанный, С погоста — желанный: Будь гостем! — лишь зубы да кости — желанный!
Тоской подколенной До тьмы проваленной Последнею схваткою чрева — жаленный.
И нет такой ямы, и нет такой бездны — Любимый! желанный! жаленный! болезный!
1936

а в Онегина и Татьяну (и может быть, в

Татьяну немножко больше), в них обоих вместе, в любовь. И ни одной своей вещи я потом не писала, не влюбившись одновременно в двух (в нее - немножко больше), не в них двух, а в их любовь. В любовь. <>             Эта первая моя любовная сцена, предопределила все мои последующие, всю страсть во мне несчастной, невзаимной, невозможной любви. Я с той самой минуты не захотела быть счастливой и этим себя на не-любовь- обрекла.» («Мой Пушкин», 1936)

Клонится, клонится лоб тяжелый…
Клонится, клонится лоб тяжелый, Колосом клонится, ждет жнеца. Друг! Равнодушье — дурная школа! Ожесточает оно сердца.
Жнец — милосерден: сожнет и свяжет, Поле опять прорастет травой… А равнодушного — Бог накажет! Страшно ступать по душе живой.
Друг! Неизжитая нежность — душит. Хоть на алтын полюби — приму! Друг равнодушный! — Так страшно слушать Черную полночь в пустом дому!
Июль 1918

земного мне чужд ураган: Я — Анжелика.
Тихое пенье звучит в

унисон, Окон неясны разводы, Жизнью моей овладели, как сон, Стройные своды.
Взор мой и в детстве туда ускользал, Он городами измучен. Скучен мне говор и блещущий зал, Мир мне — так скучен!
Кто-то пред Девой затеплил свечу, (Ждет исцеленья ль больная?) Вот отчего я меж вами молчу: Вся я — иная.
Сладостна слабость опущенных рук, Всякая скорбь здесь легка мне. Плющ темнолиственный обнял как друг Старые камни;
Бело и розово, словно миндаль, Здесь расцвела повилика… Счастья не надо. Мне мира не жаль: Я — Анжелика.

“Одиночество делает меня высокомерной… Несмотря на голод, холод - силы ещё есть, и вся жизнь впереди, и ощущение безмерности своего дара, для которого одиночество - необходимость, потребность. Я привыкла к жизни в мире совершенном: в душе.” (Из писем», 1919)
“Одиночеству ведь никто никогда не радуется, кроме лгунов и снобов. Оттого, кажется мне, и Пушкин на необитаемом острове написал бы только несколько стихотворений, да и то не самых лучших. (Ты царь: живи один. — Пушкин.)” («Об одиночестве»)

торжественных обрядов, Неумолимая, меня не встреть. На площади, под тысячами взглядов, Позволь

мне умереть.
Чтобы лился на волосы и в губы Полуденный огонь. Чтоб были флаги, чтоб гремели трубы И гарцевал мой конь.
Чтобы церквей сияла позолота, В раскаты грома превращался гул, Чтоб из толпы мне юный кто-то И кто-то маленький кивнул.
В лице младенца ли, в лице ли рока Ты явишься — моя мольба тебе: Дай умереть прожившей одиноко Под музыку в толпе.
1913

«Жизнь — вокзал, скоро уеду, куда — не скажу» (“Анкета”, 1926г)

признавалась она чешской подруге, – для меня она начинает

значить, т. е. обретать смысл и вес – только преображенная, т. е. в искусстве. Если бы меня взяли за океан – в рай – и запретили писать, я бы отказалась от океана и рая" (А. А. Тесковой, 25 декабря 1925 г.).

Что другим не нужно — несите мне…
Что другим не нужно — несите мне: Все должно сгореть на моем огне! Я и жизнь маню, я и смерть маню В легкий дар моему огню.
Пламень любит легкие вещества: Прошлогодний хворост — венки — слова… Пламень пышет с подобной пищи! Вы ж восстанете — пепла чище!
Птица-Феникс я, только в огне пою! Поддержите высокую жизнь мою! Высоко горю и горю до тла, И да будет вам ночь светла.
Ледяной костер, огневой фонтан! Высоко несу свой высокий стан, Высоко несу свой высокий сан — Собеседницы и Наследницы!
2 сентября 1918