Презентация на тему Конспект М.Е Салтыков-Щедрин. Сведения из биографии (История одного города

1826

- 1889

Он ловит звуки одобренья

Не в сладком ропоте хвалы, А в диких звуках одобренья.
Н. А. Некрасов.

"...годы... самого разгара крепостного права", в одном из глухих

углов "Пошехонья".    Ни отец, ни мать не занимались воспитанием, и дети не знали, что такое материнская ласка и теплое слово отца. Вот в такой обстановке рос Михаил Салтыков. Но в детстве все же были два обстоятельства, которые благоприятствовали его развитию и сохранению искры Божией, которая потом так ярко горела. Первое обстоятельство, впрочем, было отрицательного свойства- он рос отдельно, и за ним не было никакого надзора. Оно дало, однако, положительные результаты: он больше думал, сосредоточивался в мыслях на себе и стал самостоятельно читать. Второе обстоятельство, которое оказало, без сомнения, решающее значение в формировании его нравственного облика- это чтение Евангелия. Салтыков вспоминал о чтении Евангелия как о «животворном луче», внезапно ворвавшемся в его жизнь и осветившем и его собственное существование. Ему было тогда 8-9 лет. 

был принят пансионером в Московский дворянский институт, где провел

два года. В 1838 переведен в Царскосельский лицей. Здесь начал писать стихи, испытав большое влияние статей Белинского и Герцена, произведений Гоголя.

канцелярии Военного министерства. "...Везде долг, везде принуждение, везде скука

и ложь...," — такую характеристику дал он бюрократическому Петербургу. Другая жизнь более привлекала Салтыкова: общение с литераторами, посещение "пятниц" Петрашевского, где собирались философы, ученые, литераторы, военные, объединенные антикрепостническими настроениями, поисками идеалов справедливого общества.

своей острой социальной проблематикой обратили на себя внимание властей,

напуганных французской революцией 1848. Писатель был выслан в Вятку за "...вредный образ мыслей и пагубное стремление к распространению идей, протрясших уже всю Западную Европу...". В течение восьми лет жил в Вятке, где в 1850 был назначен на должность советника в губернском правлении..

право "проживать где пожелает", возвратился в Петербург и возобновил

литературную работу. В 1856 — 1857 были написаны "Губернские очерки", изданные от имени "надворного советника Н. Щедрина", ставшего известным всей читающей России, назвавшей его наследником Гоголя. В это время женился на 17-летней дочери вятского вице-губернатора, Е. Болтиной.

сын

затем в Твери. В 1862 писатель вышел в отставку,

переехал в Петербург и по приглашению Некрасова вошел в редакцию журнала "Современник", который в это время испытывал огромные трудности (Добролюбов скончался, Чернышевский заключен в Петропавловскую крепость). Салтыков взял на себя огромную писательскую и редакторскую работу.

Пензе, Туле, Рязани. Частая смена мест службы объясняется конфликтами

с начальниками губерний, над которыми писатель "смеялся" в памфлетах-гротесках. После жалобы рязанского губернатора Салтыков в 1868 был отправлен в отставку. Переехав в Петербург, принял приглашение Н. Некрасова стать соредактором журнала "Отечественные записки", где работал в 1868 — 1884. Салтыков теперь целиком переключился на литературную деятельность. В 1869 пишет "Историю одного города" — вершину своего сатирического искусства.

гневе и гротеске: "Современная идиллия" (1877 — 83); "Господа

Головлевы" (1880); "Пошехонские рассказы" (1883).
В 1884 журнал "Отечественные записки" был закрыт, после чего Салтыков вынужден был печататься в журнале "Вестник Европы".

"Сказки" (1882 — 86); "Мелочи жизни" (1886 — 87);

автобиографический роман "Пошехонская старина" (1887 — 89).

страницы нового произведения "Забытые слова", где хотел напомнить "пестрым

людям" 1880-х об утраченных ими словах: "совесть, отечество, человечество... другие там еще...".
Умер М. Салтыков-Щедрин 28 апреля (10 мая н.с.) 1889 в Петербурге.

«подлинная» летопись города Глупова, «Глуповский Летописец», обнимающая период времени

с 1731 по 1825 г., которую «преемственно слагали» четыре глуповских архивариуса. В главе «От издателя» автор особенно настаивает на подлинности «Летописца» и предлагает читателю «уловить физиономию города и уследить, как в его истории отражались разнообразные перемены, одновременно происходившие в высших сферах».
«Летописец» открывается «Обращением к читателю от последнего архивариуса летописца». Архивариус видит задачу летописца в том, чтобы «быть изобразителем» «трогательного соответствия» — власти, «в меру дерзающей», и народа, «в меру благодарящего». История, таким образом, представляет собой историю правления различных градоначальников.
Сначала приводится глава доисторическая «О корени происхождения глуповцев», где повествуется о том, как древний народ головотяпов победил соседние племена моржеедов, лукоедов, кособрюхих и т. д.

пошли искать себе князя. Не к одному князю обращались они, но даже

самые глупые князья не хотели «володеть глупыми» и, поучив жезлом, отпускали их с честию. Тогда призвали головотяпы ворановотора, который помог им найти князя. Князь «володеть» ими согласился, но жить к ним не пошёл, послав вместо себя ворановотора. Самих же головотяпов назвал князь «глуповцами», отсюда и пошло название города. Глуповцы были народом покорным, но новотору нужны были бунты, чтобы их усмирять. Но вскоре он до того проворовался, что князь «послал неверному рабу петлю». Но новотор «и тут увернулся: <…> не выждав петли, зарезался огурцом».
Присылал князь и ещё правителей — одоевца, орловца, калязинца, — но все они оказались сущие воры. Тогда князь «...прибых собственною персоною в Глупов и возопи: „Запорю!“. С этими словами начались исторические времена».
Далее следует «Опись градоначальникам в разное время в город

биографии «замечательнейших градоначальников».
В 1762 г. в Глупов прибыл Дементий Варламович Брудастый. Он сразу

поразил глуповцев угрюмостью и немногословием. Его единственными словами были «Не потерплю!» и «Разорю!». Город терялся в догадках, пока однажды письмоводитель, войдя с докладом, не увидел странное зрелище: тело градоначальника, как обычно, сидело за столом, голова же лежала на столе совершенно пустая. Глупов был потрясён. Но тут вспомнили про часовых и органных дел мастера Байба­кова, секретно посещавшего градоначальника, и, призвав его, все выяснили. В голове градоначальника, в одном углу, помещался органчик, могущий исполнять две музыкальные пьесы: «Разорю!» и «Не потерплю!». Но в дороге голова отсырела и нуждалась в починке. Сам Байбаков справиться не смог и обратился за помощью в Санкт-Петербург, откуда обещали выслать новую

сразу двух одинаковых градоначальников. «Самозванцы встретили и смерили друг друга

глазами. Толпа медленно и в молчании разошлась». Из губернии тут же прибыл рассыльный и забрал обоих самозванцев. А глуповцы, оставшись без градоначальника, немедленно впали в анархию.
Анархия продолжалась всю следующую неделю, в течение которой в городе смени­лось шесть градона­чальниц. Обыва­тели мета­лись от Ираиды Лукиничны Палео­ло­говой к Клеман­тинке де Бурбон, а от неё к Амалии Карловне Штокфиш. Притя­зания первой осно­вы­ва­лись на крат­ковре­менной градо­на­чаль­ни­че­ской деятель­ности её мужа, второй — отца, а третья — и сама была градо­на­чаль­ни­че­ской помпа­дуршей. Притя­зания Нельки Лядо­хов­ской, а затем Дуньки-толсто­пятой и Матренки-ноздри были ещё менее обос­но­ванны. В пере­рывах между воен­ными действиями глуповцы сбра­сы­вали

Наконец в город прибыл новый градо­на­чальник — Семен Констан­ти­нович Двое­куров. Его

деятель­ность в Глупове была благо­творна. «Он ввёл медо­ва­рение и пиво­ва­рение и сделал обяза­тельным употреб­ление горчицы и лавро­вого листа», а также хотел учре­дить в Глупове академию. При следу­ющем прави­теле, Петре Петро­виче Ферды­щенке, город процветал шесть лет. Но на седьмой год «Ферды­щенку смутил бес». Градо­пра­ви­тель воспылал любовью к ямщи­ковой жене Аленке. Но Аленка отве­тила ему отказом. Тогда при помощи ряда после­до­ва­тельных мер мужа Аленки, Митьку, заклей­мили и отпра­вили в Сибирь, а Аленка обра­зу­ми­лась. На Глупов же через градо­на­чаль­ни­ковы грехи обру­ши­лась засуха, а за ней пришёл и голод. Люди начали умирать. Пришёл тогда конец и глупо­в­скому терпению. Сначала послали к Ферды­щенке ходока, но ходок не вернулся. Потом отпра­вили прошение, но и это не помогло. Тогда добра­лись-таки до Аленки, сбро­сили

не прислали, но команда солдат прибыла.
Через следующее увлечение Фердыщенки, стрельчиху Домашку,

в город пришли пожары. Горела Пушкарская слобода, за ней слободы Болотная и Негодница. Фердыщенко опять стушевался, вернул Домашку «опчеству» и вызвал команду. Закончилось правление Фердыщенки путе­ше­ствием. Градоправитель отправился на городской выгон. В разных местах его приветствовали горожане и ждал обед. На третий день путешествия Фердыщенко умер от объедания. Преемник Ферды­щенки, Васи­лиск Семе­нович Бородавкин, к долж­ности приступил реши­тельно. Изучив историю Глупова, он нашёл только один образец для подра­жания — Двое­ку­рова. Но его дости­жения были уже забыты, и глуповцы даже пере­стали сеять горчицу. Боро­давкин повелел испра­вить эту ошибку, а в нака­зание прибавил прован­ское масло. Но глуповцы не подда­ва­лись. Тогда Боро­давкин отпра­вился в военный поход на Стре­лецкую слободу. Не все в девя­ти­дневном походе было

уволили и заме­нили оловян­ными солда­ти­ками. Но Боро­давкин выстоял. Дойдя до слободы и никого

не застав, он стал растас­ки­вать дома на бревна. И тогда слобода, а за ней и весь город сдались. Впослед­ствии было ещё несколько войн за просве­щение. В целом же прав­ление привело к оску­дению города, окон­ча­тельно завер­шив­ше­муся при следу­ющем прави­теле, Него­дяеве. В таком состо­янии Глупов и застал черке­шенин Мике­ладзе. В это прав­ление не прово­ди­лось никаких меро­при­ятий. Мике­ладзе отстра­нился от адми­ни­стра­тивных мер и зани­мался только женским полом, до кото­рого был большой охотник. Город отдыхал. «Видимых фактов было мало, но след­ствия бесчис­ленны». Сменил черке­ше­нина Феофи­лакт Иринар­хович Бене­во­лен­ский, друг и товарищ Сперан­ского по семи­нарии. Его отли­чала страсть к зако­но­да­тель­ству. Но поскольку градо­на­чальник не имел права изда­вать свои законы, Бене­во­лен­ский издавал законы

вскоре был уволен за сношения с Напо­леоном. Следу­ющим был подпол­ковник Прыщ.

Делами он совсем не зани­мался, но город расцвёл. Урожаи были огромны. Глуповцы насто­ро­жи­лись. И тайна Прыща была раскрыта пред­во­ди­телем дворян­ства. Большой люби­тель фарша, пред­во­ди­тель почуял, что от головы градо­на­чаль­ника пахнет трюфе­лями и, не выдержав, напал и съел фарши­ро­ванную голову. После того в город прибыл стат­ский советник Иванов, но «оказался столь малого роста, что не мог вмещать ничего простран­ного», и умер. Его преемник, эмигрант виконт де Шарио, посто­янно весе­лился и был по распо­ря­жению началь­ства выслан за границу. По рассмот­рении оказался девицею. Наконец в Глупов явился стат­ский советник Эраст Андре­евич Грустилов. К этому времени глуповцы забыли истин­ного Бога и приле­пи­лись к идолам. При нем же город окон­ча­тельно погряз в разврате и лени. Пона­де­яв­шись на своё счастье, пере­стали сеять,

Но все вдруг пере­ме­ни­лось, когда ему явилась о н а. Жена апте­каря

Пфей­фера указала Грусти­лову путь добра. Юродивые и убогие, пере­жи­вавшие тяжёлые дни во время покло­нения идолам, стали глав­ными людьми в городе. Глуповцы пока­я­лись, но поля так и стояли пустые. Глупов­ский бомонд соби­рался по ночам для чтения г. Стра­хова и «восхи­щения», о чем вскоре узнало началь­ство, и Грусти­лова сместили. Последний глупов­ский градо­на­чальник — Угрюм-Бурчеев — был идиот. Он поставил цель — превра­тить Глупов в «вечно-достойныя памяти вели­кого князя Свято­слава Игоре­вича город Непре­клонск» с прямыми одина­ко­выми улицами, «ротами», одина­ко­выми домами для одина­ковых семей и т. д. Угрюм-Бурчеев в деталях продумал план и приступил к испол­нению. Город был разрушен до осно­вания, и можно было присту­пать к стро­и­тель­ству, но мешала река. Она не укла­ды­ва­лась в планы Угрюм-Бурчеева. Неуто­мимый градо­на­чальник повёл на неё

оста­лось от города, но река размы­вала все плотины. И тогда Угрюм-Бурчеев развер­нулся

и зашагал от реки, уводя с собой глуповцев. Для города была выбрана совер­шенно ровная низина, и стро­и­тель­ство нача­лось. Но что-то изме­ни­лось. Однако тетрадки с подроб­но­стями этой истории утра­ти­лись, и изда­тель приводит только развязку: «...земля затряс­лась, солнце померкло <…> Оно пришло». Не объясняя, что именно, автор лишь сооб­щает, что «прохвост момен­тально исчез, словно раство­рился в воздухе. История прекра­тила течение своё».
Повесть замы­кают «оправ­да­тельные доку­менты», т. е. сочи­нения различных градо­на­чаль­ников, как-то: Боро­дав­кина, Мике­ладзе и Бене­во­лен­ского, писанные в нази­дание прочим градо­на­чаль­никам. 

в раннем творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина почти отсутствовали приемы

резкого сатирического преувеличения, то ко времени создания «Истории одного города» писатель уже максимально использовал необыкновенные сравнения и уподобления, составившие основу его сатирической фантастики. Автор развил все способы типизации, которые воплотились у него в образах глуповских градоначальников.

персонажа. Основная функция его преувеличений — выявление сущности человека,

подлинных мотивов его речей, поступков и действий. В своем произведении Салтыков-Щедрин направил острые стрелы сатирического обличения в правящую верхушку страны, поставив в центре повествования критическое изображение взаимоотношений власти и народа. 

Основной целью сатирика было создание обобщенного образа России, в котором синтезируются вековые слабости национальной истории, достойные сатирического освещения, коренные пороки русской государственной и общественной жизни. Именно для наилучшего достижения этой задачи он избрал самую удачную форму — гротеск и фантастику.

лишь доводит до парадокса те качества, которые таит в

себе бюрократический режим. Художественное преувеличение здесь играет роль своеобразного увеличительного стекла, сквозь которое становится явным все тайное, обнажается истинная суть вещей, укрупняется реально существующее зло. Гипербола помогает Щедрину сорвать покровы действительности, выводя наружу настоящую природу явления. Именно гиперболический образ в наилучшей степени помогал приковать внимание читателя к тем отрицательным сторонам, что уже примелькались и стали привычным.

только зарождалось в обществе, но еще не приняло своих

угрожающих размеров. Такое преувеличение предвосхищало будущее, намекало на то, что будет завтра. С помощью гротеска и фантастики Салтыков-Щедрин ставит диагноз социальным болезням общества, выводит на поверхность все те последствия социального зла, которые еще не проявились, но которые непременно вытекают из существующего строя. Здесь сатирик вступает в «область предвидений и предчувствий». Именно такой пророческий смысл и заключен в образе Угрюм-Бурчеева, в котором объединились в гипертрофированном виде все пороки остальных градоначальников. 

автор отмечал, что они не затемняют его мысль, а

наоборот, делают ее общедоступной. Писатель отыскивал такие краски и образы, которые врезались в память, живо, доходчиво, рельефно обрисовывали объект сатиры, делали понятнее ее идею. В ответ на критику своей повествовательной манеры, тех образов, которые он использовал, сатирик писал: «Если б вместо слова «органчик» было бы поставлено слово «дурак», то рецензент, наверное, не нашел бы ничего неестественного... Ведь не в том дело, что у Брудастого в голове оказался органчик, наигрывающий романсы «не потерплю» и «разорю», а в том, что есть люди, которых все существование исчерпывается этими двумя романсами. Есть такие люди или нет?» 

другой вопрос — в каких условиях, благодаря чему возможно

процветание такого бюрократического режима. И здесь он уже выступает с сатирой на обитателей Глупова. Эти люди наивны, покорны, слепо верят в начальство, в верховную власть. «Мы люди привышные! — говорят глуповцы. — Мы претерпеть могим. Ежели нас теперича всех в кучу сложить и с четырех концов запалить — мы тогда противного слова не молвим!» Такому народу автор не выказывает ни малейшего сочувствия. Наоборот, он подвергает решительной критике такое бездействие и попустительство. Искреннее сожаление вызывают у автора лишь тщетные попытки той части народа, которая стремится противиться злу, но его старания так наивны и неумелы, что не приносят ни малейшего результата. 

Бородавкиных и Угрюм-Бурчеевых, то о сочувствии не может быть

и речи».

В сатирическом свете предстает и «история глуповского либерализма» в рассказах об Ионке Козыреве, Ивашке Фарафонтьеве и Алешке Беспятове. Мечтательность и незнание практических путей осуществления своих мечтаний — таковы характерные признаки глуповских либералов. Политическая наивность народа звучит даже в самом его сочувствии своим заступникам: «Небось, Евсеич, небось! — провожают глуповцы в острог правдолюбца Евсеича, — с правдой тебе везде будет жить хорошо!..»

отличие от обличения градоначальников, Щедрин строго соблюдает границы той

сатиры, которую сам народ создал на себя. Писатель широко использует фольклор, и, как отмечал А. С. Бушмин, чтобы сказать горькие слова обличения о народе, он взял эти слова у самого народа, от него получил санкцию быть его сатириком.  Именно благодаря своей жестокости и беспощадности сатирический смех Салтыкова-Щедрина в «Истории одного города» имеет великий очистительный смысл. Надолго опережая свое время, автор обнажает полную несостоятельность существующего в России полицейско-бюрократического режима.