Презентация на тему по русскому языку на тему Подготовка к ОГЭ. Часть 2. Задание 3. Изобразительно-выразительные средства

матрос «Ориона» крепкого трехсоттонного брига, на котором прослужил десять

лет и к которому был привязан сильнее, чем иной сын к родной матери, должен был наконец покинуть службу.
В одно из его редких возвращений домой он не увидел как всегда ещё издали, на пороге дома свою жену Мери, вплескивающую руками бегущую навстречу до потери дыхания.
Вместо неё у детской кроватки – нового предмета в маленьком доме Лонгрена – стояла взволнованная соседка.
В это время произошло событие, тень которого, павшая на отца, укрыла и дочь.

Взад и вперёд от приморской деревни в город составляла

не менее трёх часов скорой ходьбы, но Мери не послушалась советов рассказщицы.
Довольно мне колоть вам глаза, - сказала она, - и так уже нет почти не одной семьи, где я не взяла бы в долг хлеба, чаю или муки.
Заложу колечко, и кончено.
Она сходила, вернулась, а на другой день слегла в жару и бреду.

весна, ранняя и суровая, как зима, но в другом

роде; недели на три припал к холодной земле резкий береговой норд.
Рыбачьи лодки образовали на белом песке длинный ряд тёмных килей.
Никто не отваживался заняться промыслом в такую погоду.
Все трубы Каперны дымились с утра до вечера, трепля дым по крутым крышам.

задобрить отца и выторговать лишнее, приказчик захватывал с собой

пару яблок, пирожок, горсть орехов.
«Эх вы, - говорил Лонгрен,- да я неделю сидел под этим ботом. – Посмотри, что за прочность, а осадка, а доброта?»
Кончалось тем, что тихая возня девочки, мурлыкавшей над своим яблоком лишала Лонгрена стойкости и охоты спорить, он уступал, а приказчик, набив корзину превосходными прочными игрушками, уходил, посмеиваясь в усы.
В этом мире, естественно, возвышалась над всем фигура капитана, он был судьбой, душой и разумом корабля.

суровом молчании, как жрецы, двигались повара; их белые колпаки

на фоне почерневших стен, придавали работе характер торжественного служения.
Там на длинном столе лежали радужные фазаны, серые утки, пестрые куры.
На кухне Грей немного робел, ему казалось, что здесь всем двигают темные силы, власть которых есть главная пружина жизни замка; окрики звучали как команда и заклинание.
Грей не был ещё так высок, чтобы взглянуть в самую большую кастрюлю, бурлившую подобно Везувию, но чувствовал к ней особое почтение.

где они плыли, слева волнистым сгущением тьмы проступал берег.
Грей

слышал перебранку и лай.
Печная дверца, прогоревшая дырочками, сквозь которые виден пылающий уголь.
Направо был океан, явственный, как присутствие спящего человека.

в это время огибал небольшой мыс, держась к берегу

углом левого борта; негромкая музыка лилась в голубом дне с белой палубы под огнём алого шёлка.
В её простоте, ликуя, развёртывалось и рокотало волнение.
Не помня, как оставила дом, Ассоль бежала уже к морю, подхваченная неодолимым ветром события.
На первом углу она остановилась почти без сил; её ноги подкашивались, дыхание срывалось и гасло, сознание держалось на волоске.

только появилась Ассоль, все смолкли, все со страхом отошли

от неё.
Она осталась одна средь пустоты знойного песка, растерянная и пристыженная, счастливая, с лицом не менее алым, чем её чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю.
От него отделилась лодка, полная гребцов.
Среди них стоял тот, как ей показалось теперь, она знала, смутно помнила с детства.

кивнула, держась за его пояс, с новой душой и

трепетно зажмуренными глазами.
Счастье сидело в ней пушистым котенком.
Когда Ассоль решилась открыть глаза, покачивание шлюпки, блеск волн, - всё было сном.
Не помня – как, она поднялась по трапу в сильных руках Грея.

Ассоль закрыла глаза, боясь, что всё это исчезнет, если

она будет смотреть.
Грей взял её руки и, зная уже теперь, куда можно безопасно идти, она спрятала лицо на груди друга, пришедшего так волшебно.
Бережно, но со смехом, сам потрясенный и удивленный тем, что наступила невыразимая, недоступная никому минута, Грей поднял за подбородок вверх это давным-давно пригрезившееся лицо, и глаза девушки наконец ясно раскрылись.
В них было всё лучшее человека.

улыбка застыла на лице Монтега, улыбка-гримаса, которая появляется на

губах человека, когда его вдруг опалит огнём и он стремительно отпрянет назад от его жаркого прикосновения.
Он знал, что вернувшись в пожарное депо, он, менестрель огня, взглянув в зеркало, дружески подмигнёт своему обожженному, измазанному сажей лицу.
Он шагает в рое огненно-красных светляков, и больше всего ему хочется сделать сейчас то, чем он так часто забавлялся в детстве, - сунуть в огонь прутик с леденцом, пока книги, как голуби, шелестя крыльями-страницами, умирают на крыльце и на лужайке перед домом, они взлетают в огненном вихре, и черный от копоти ветер уносят их прочь.
По бульварам мчатся ракетные автомобили, и мне иногда кажется, что те, кто на них ездит просто не знают, что такое трава или цветы; они ведь никогда их не видят иначе, как на большой скорости.

показалось, что он раздвоился, раскололся пополам и одна его

половина была горячей как огонь, а другая холодной как лёд, одна была нежной, другая – жёсткой, одна – трепетной, другая – твердой, как камень.
Вот книга, как белый голубь, трепеща крыльями, послушно опустилась прямо ему в руки.
Прошлой ночью я думал о книгах и впервые понял, что за каждой из них стоит человек: человек думал, вынашивал в себе мысли, тратил бездну времени, чтобы записать их на бумаге, а мне это раньше и в голову не приходило.
Журналы падали, словно подбитые птицы, а женщина стояла среди этих мертвых тел смирно, как маленькая девочка.

ветреной ночью они шли по серебристому от луны тротуару,

и Монтегу чудилось, будто вокруг веет тончайшим ароматом свежих абрикосов и земляники.
В её глазах, как в двух блестящих капельках прозрачной воды, он увидел своё отражение, тёмное и крохотное, но до мельчайших подробностей точное, даже складки у рта, как будто её глаза были двумя волшебными кусочками лилового янтаря, навеки заключившими в себе его образ.
Я люблю смотреть на вещи, вдыхать их запах, и бывает, что я брожу так всю ночь напролёт и встречаю восход солнца.
Каждую ночь сюда врывался океан звуков и, подхватив Милдрет на свои широкие крылья, баюкая и качая, уносил её, лежащую, с открытыми глазами, навстречу утру.

она готова отпрянуть назад, но вместо того она пристально

поглядывала на Монтего, и её темные лучистые живые глаза так просияли как будто он сказал что-то необыкновенно хорошее.
Потом, видя, что девушка, как замороженная смотрит на изображённые саламандры на рукаве его тужурки и на диск с фениксом, приколотый на груди, он заговорил.
Монтегу казалось будто она кружится вокруг его, вертит во все стороны, легонько встряхивает, выворачивает карманы, хотя она не двигалась с места.
Он носил своё счастье, как маску, но девушку отняла её и убежала через лужайку и уже нельзя постучаться к ней в дверь попросить, чтобы она вернула ему маску.

вдруг она показалась ему такой чужой, как будто он

никогда раньше её и в глаза не видел, просто по ошибке попал в чей-то дом, как тот человек в анекдоте, который, возвращаясь ночью пьяный открыл чужую дверь и вошёл в чужой дом и улёгся в постель, а рано утром встал и ушёл на работу и никто так ничего и не заметил…
А книга – это заряженное ружьё в доме соседа: сжечь её, разрядить ружьё, надо обуздать человеческий разум!
Пассажиры шумного вагона испуганно отшатнулись от человека с безумным, побагровевшим от крика лицом, с перекошенными воспаленными губами, сжимавшего в руках открытую книгу.
Она смотрела на него, Монтега, как зачарованный зритель в театре марионеток, предвосхищало каждый взмах его ресниц, каждый жест руки, каждое движение пальцев.

раздаётся звонок, я иду вслед за всеми в актовый

зал и пытаюсь найти в толпе Асю – всё-таки мы с ней лучшие подруги!
А пока они летали по залу, все просто стояли и смотрели на них, потому что никто сейчас не умеет по-настоящему танцевать вальс.
Я танцую на носочках, чтобы казаться выше, а партнёр уверенно направляет меня, то ускоряя, то замедляя кружение.
- Привет! – раздаётся над самым моим ухом и рядом с нами как из-под земли вырастает высокий парень в очках с затемнёнными стёклами.

слишком толстый, неловкий, неуклюжий, а Марго худющая, злая, прыткая,

ей всё нипочём, она ничего не боится.
Перебираясь на книжные стеллажи, она задела вазу из толстого разноцветного стекла – та упала и, не разбившись, тяжело покатилось по полу.
Убегая, Марго смахнула с письменного стола банку с карандашами и кипу бумаги, опрокинула стул и, наконец, уронила стоявший на подоконнике цветочный горшок.
Из комнаты их выволокли за шиворот, как котят.

зелёного сарайчика стоял Микин надувной бассейн.
Из него пили кошки

и собаки; в воде плавала сухая хвоя и всякая шелуха, прилетавшая с неба.
Там стоял таз, большой белый бак, старое ведро из-под краски и разные другие ёмкости.
Счастливые, они сидят сейчас, зажмурившись, в кустах полуживого жасмина и слушают вместе с ним его давно забытую музыку.

Шпак, а шпак – это скворец. Но я же

не похож на скворца!
Он маленький, живёт в скворечнике на тополе, таскает к себе семена, гусениц – детей кормит. Я же, честно сказать, не очень занят работой по дому: только, может, иногда мама попросит пропылесосить ковёр или сходить за хлебом…
Скворец может по-разному петь. Он и щёлкает, и свистит, и чуть ли не хрюкает, и даже по-петушиному может кукарекать!
Забыл Васька про своего обидчика – только о том думает, как спуститься. Так заорал, что сбежались соседи его выручать: притащили лестницу приставную, еле сняли…

шипела, набрасываясь на огонь, а тот, изворачиваясь бешеными змеями,

рвался в сенцы – не пускали.
Но вдруг отчаянно взвыли сирены пожарных машин, и веры оказались под холодными струями ржавой, тухлой воды.
И жирная лапа дыма вырвалась из крыши дома неподалёку, заворачиваясь, подкрашенная розовым тонким рисунком из искр и огненных хрупких нитей.
Славка схватил лежащего на диване человека, потащил по полу к двери, мешая водоносам, которые плескали воду на стены, на стол с ворохом бесившейся в огне бумаги.

тревогу тоже объявили всего два раза, наверное, просто так,

на всякий случай
По дребезжащей железной длинной лестнице он забирался на плоскую крышу.
В разных концах пост ящики с песком, возле слухового окна – бочку с водой и прямо в бочку вбивали два гвоздя, загнули их и на крючки повесили вёдра.
Над головой медленно плыли цветы из облаков.

танковые колёса врезались глубоко в землю и уже обросли

травой.
Ему ни капли не было жалко этого фашиста.
Михаська представил, как это танк кинут в огромную кипящую печь, и он тотчас исчезнет, расплавится, сделается жидким.
Он думал, будет что-то необыкновенное, удивительное.

– маленький четырёхэтажный город.
Случалось точно удивляться переходам в нём:

видишь, бывало, его поглощенным не полетам в думы и чтения, и тут же внезапно оставляет занятия, входит в какой-то припадок бешенства за то, что другой, ни на что лучшее не способный, перебежал его или одним ударом уронил все кегли…
Но родственники не догадывались, что листочек, каждая запись о первом лицейском выпуске будут когда-нибудь так цениться, разыскиваться…
После страшных фашистских разрушений Лицей, Екатерининский дворец и парк ныне восстановлены и ожили…

зато, когда он вернётся, знаешь, как он обрадуется, что

у нас в доме собака?
И тут Уран как залает, как кинется на этого парня!
Ты же видел, как я его пихнул, а?
Моё бедное колено распухло, как подушка.

ветер-листобой ухватил её за макушку, поднажал да и вывернул

с корнем.
В глазах поплыли красные пятна, я стал сдёргивать с плеча ружьё, но зверь не шевелился.
Хватит играть комедию, ступай на двор, - сказал Булыга, возьми лопату.
Чего я буду глядеть? – сказал Шурка недовольно и отвернулся, играя лопатой.

и сам по себе лес необычен: то березняком угрюмый

ельник сменится, то орешник в глубине соснового бора примостится.
Коренастые, могучие, обступили они эту самую низину плотным - словно в зеркало, смотрятся в неё круглый год, да всё никак наглядеться не могут.
Весной и летом это потаённое местечко живое: кипит на нём лесная жизнь, а вот с приходом ранних холодов безмолвствует, лишь какой-нибудь зайчишка тёмной ноченькой заскочит сюда отведать молодых побегов, лисица да ласка с горностаем в поисках добычи цепочку следов протянут.
Напротив меня, у дороги, ель в обхвате двух берёз, корни их плотно переплелись меж собой – комель стал общим для троицы.

так всё точно и живо я вообразил, что спина

опять заболела и в горле опять остановился горький комок.
Опять наткнулся Витька, недаром у него глазищи по чайному блюдечку.
Мгновенно распрямившись и оглянувшись, я увидел, что от меня убегает Витька Агафонов с толстым прутом в руке.
Далеко овраг перебежать.

только надо становиться и знатоком таких книг: уметь отличать

лучшие от худших, выделять любимого автора, разбираться в книгах со знанием дела.
Можно поставить перед собой такую задачу: хоть одного человека заразить любовью к чтению!
Зато появится друг, с которым можно будет обмениваться книгами и разговаривать о книгах.
Он разглядывал в них цветные фотографии – они были очень красивыми – и произносил слова, которые звучали замечательно.

зажечь подфарники, чтобы светило на те места, где выбирать

землю лопатой.
До дороги, с которой так легковерно свернул, карабкаться метра четыре, не меньше.
Выбирать землю из-под брюха автомобиля было неудобно: лопата соскальзывала, лязгала по металлу.
Это было вконец обветшалая, побывавшая, дбыть, не в одном капитальном ремонте, чуть ли не довоенного выпуска, полуторка.

это, артистка поняла, что не ошиблась и совершенно верно

угадала, кто написал записку, - так засветилось лицо зрительницы с первого ряда.
Потом она вспомнила про то, как сама была девочкой и как её тоже не принимали в хореографический кружок.
Она вынула старый альбом и нашла то, что искала.
Балетмейстер похвалила, а стала проверять ноги на гибкость.

отдыхе нам выдали к обеду один котелок на двоих.
Мой

напарник вынул из тощего вещмешка ложку, и сразу я упал духом: большая деревянная ложка была уже выедена по краям, а у меня ложка была обыкновенная, алюминиевая…
Он молча же своей зазубренной ложкой раздвоил макаронину, но не на равные части, и я затрясся внутри от бессилия и гнева: ясное дело, конец макаронины, который по-длиньше, он загребёт себе.
Я отвернулся и застланными великим напряжением глазами смотрел на окраины древнего городка, ничего перед собой не видя.

на фронте, фашистов бьёт.
Посмотри, какая у нас удивительная тётя!
В

детдоме хлопали двери, сдвигались в кучу топчаны, скручивались матрацы.
Я держал его в руках, и у меня мёрзли кончики пальцев, что-то коченело в животе.

равно, море, я разгадаю твои тайны и овладею твоей

силой! Иногда ты мне кажешься очень хитрым. А иногда добрым, когда я лежу на твоём берегу и ты шепчешь мне, какие можно построить морские электростанции, используя твои подводные течения».
- Эта змея – обыкновенный уж. Про гремучую я придумал для интереса.
Палило солнце, искрилось море, и было тихо-тихо.
- А я слышал, - сказал второй мальчик, - как он разговаривал с морем.

этом я прочитала в бабушкиной книге по психологии.
Если честно,

то он мне и не нужен совсем, потому что в школе всё равно им нельзя пользоваться, а дома у нас есть обычный телефон.
С Асей ой мы дружим с третьего класса, хотя мы совершенно разные.
Тогда у меня были мамины густые курчавые волосы и тёмные «цыганские» глаза.