Презентация на тему Сестры милосердия

Вревская
(1841-1878)
Великая княгиня
Елизавета Федоровна
Романова (1864-1918)

Сергей Александрович.

и её детям , которые в настоящее время не

знают , что творят. Разве это не больной ребёнок , которого
мы любим во сто раз больше во время его болезни , чем когда он весел и здоров? Хотелось бы понести его страдания , помочь
ему . Святая Россия не может погибнуть . Но великой России , увы, больше нет . Мы … должны устремить свои мысли к Небесному Царствию … и сказать с покорностью : «Да будет воля Твоя». (Из письма Елизаветы Федоровны)

Великая княгиня
Елизавета
Фёдоровна

оставляю блестящий мир…
но вместе со всеми вами я восхожу
в

более великий мир – в мир бедных
и страдающих».

ничего дурного и у себя не позволяла
никому злословить, а,

напротив, всегда и в
каждом старалась выдвинуть его хорошие
стороны», - вспоминает В.А.Соллогуб.

Баронесса
Юлия Петровна
Вревская

хутор Вревский,
который получил свое название в память о

герое Кавказской войны Ипполите Александровиче
Вревском

писала тебе, что тут слишком много дела, чтобы можно

было решиться оставить; все меня тут привязывает, интересует; труд слишком мне по сердцу и меня не утомляет, а о болезнях Бог ведает. Тут я подвержена эпидемиям меньше, чем в другом месте. Все тут дорого, я живу на свой счет, малейшая вещь тут на вес золота... <...> Я весь день в больнице. В приемном покое бывает от 70-78 больных. Теперь мне дали одного сумасшедшего солдата, он очень страдает, его едва привязали к кровати в сумасшедшей рубахе, его едва укротили пять человек, но все бедный мечется. Так мне его жаль, я его кормлю, он меня узнает (это был тифозный больной, от которого, по словам очевидцев, и заразилась Ю.П. Вревская - ред)."

сырой соломе, под навесом ветхого сарая, на скорую руку

превращенного в походный военный госпиталь, в разоренной болгарской деревушке - с лишком две недели умирала она от тифа. Она была в беспамятстве - и ни один врач даже не взглянул на нее; больные солдаты, за которыми она ухаживала, пока еще могли держаться на ногах, поочередно поднимались со своих зараженных логовищ, чтобы поднести к ее запекшимся губам несколько капель воды в черепке разбитого горшка. Она была молода, красива; высший свет ее знал; об ней осведомлялись даже сановники. Дамы ей завидовали, мужчины за ней волочились... два-три человека тайно и глубоко любили ее. Жизнь ей улыбалась; но бывают улыбки хуже слез. Нежное, кроткое сердце... и такая сила, такая жажда жертвы! Помогать нуждающимся в помощи... она не ведала другого счастья... не ведала - и не изведала. Всякое другое счастье прошло мимо. Но она с этим давно помирилась и вся, пылая огнем неугасимой веры, отдалась на служение ближним. Какие заветные клады схоронила она там, в глубине души, в самом ее тайнике - никто не знал никогда, а теперь, конечно, не узнает. Да и к чему? Жертва принесена... дело сделано. Но горестно думать, что никто не сказал спасибо даже ее трупу - хотя она сама и стыдилась и чуждалась всякого спасибо. Пусть же не оскорбится ее милая тень этим поздним цветком, который я осмеливаюсь возложить на ее могилу!"

Ответ нерешительный, но безнадежный: "Все вышли, и тряпки не стиранной

нет!" И мыслю я: Боже, какое терпенье! Я, дышащий труп, я одно отвращенье Внушаю, но нет его в этих чертах Прелестных и нет его в этих глазах. То грезил я, то у меня дыбом волос Вставал, то в холодном поту я кричал: "Рубашку, рубашку!" И долго мой голос В ту ночь истомленных покой нарушал. В туманном мозгу у меня разгорался Какой-то злой умысел, и порывался Бежать я, как вдруг, слышу, катится гром. И ветер к нам в щели бьет крупным дождем!

Под Красным Крестом

Яков Петрович Полонский

Семь дней, семь ночей я дрался на Балканах, Без памяти поднят был с мерзлой земли, И долго в шинели изорванной, в ранах, Меня на скрипучей телеге везли. В каком-то бараке очнулся я, снятый С телеги, и понял, что это барак. День ярко сквозил в щели кровли дощатой, Но день безотраден был - хуже, чем мрак.

…………………………………………. А вот подошла и сестра милосердья! Волнистой косы ее свесилась прядь... Я дрогнул: "К чему молодое усердье? Без крика и плача могу я страдать... Оставь ты меня умереть ради Бога!" Она поглядела так кротко и строго, Что дал я ей волю и раны промыть, И раны промыть, и бинты наложить. И вот над собой слышу голос я нежный:

Притих я, смотрю, среди призраков ночи Сидит, в красноватом мерцанье огня, Знакомая тень, и бессонные очи, Как звезды сквозь сумрак, глядят на меня.

с себя потихоньку сняла. И плакал я... Детское что-то,

родное Проснулось в душе, и мое ретивое сердце Так билось в груди, что пророчило мне Надежду на счастье в родной стороне... …………………………………………… И вот я на родине! Те же невзгоды... Но нет, не забыть мне сестрицы святой! Рубашку ее сохраню я до гроба... И пусть наших недругов тешится злоба... Я верю, что зло отзовется добром: Любовь мне сказалась под Красным Крестом

Вот встала, идет, и лицо наклоняет К огню, и одну из лампад задувает... И чудится, будто одежда шуршит, По белому темное что-то скользит... И странно, в тот миг, как она замелькала - Как дух, над которым два белых крыла Взвилась, - я подумал: бедняжка устала, И если б не крик мой, давно бы легла. Но вот снова шорох, и снова в одежде Простой (в той, в которой ходила и прежде) Она из укромного вышла угла, И светлым виденьем ко мне подошла, И с дрожью стыдливой любви мне сказала: "Привстань! Я рубашку тебе принесла"...