Презентация на тему Картинка или название

кромка льда…      Кому память, кому слава,      Кому тёмная вода, —      Ни приметы, ни

следа.      Ночью, первым из колонны,      Обломав у края лёд,      Погрузился на понтоны.      Первый взвод.      Погрузился, оттолкнулся      И пошёл. Второй за ним.      Приготовился, пригнулся      Третий следом за вторым.      Как плоты, пошли понтоны,      Громыхнул один, другой      Басовым, железным тоном,      Точно крыша под ногой.      И плывут бойцы куда-то,      Притаив штыки в тени.      И совсем свои ребята      Сразу – будто не они,      Сразу будто не похожи      На своих, на тех ребят:      Как-то всё дружней и строже,      Как-то всё тебе дороже      И родней, чем час назад.
Поглядеть – и впрямь – ребята!      Как, по правде, желторот,      Холостой ли он, женатый,      Этот стриженый народ.      Но уже идут ребята,      На войне живут бойцы,      Как когда-нибудь в двадцатом      Их товарищи – отцы.      Тем путём идут суровым,      Что и двести лет назад      Проходил с ружьём кремнёвым      Русский труженик-солдат.      Мимо их висков вихрастых,      Возле их мальчишьих глаз      Смерть в бою свистела часто      И минёт ли в этот раз?      Налегли, гребут, потея,      Управляются с шестом.      А вода ревёт правее —      Под подорванным мостом.   

в куски крошит,      Меж погнутых балок фермы      Бьётся в пене и

в пыли…      А уж первый взвод, наверно,      Достаёт шестом земли.      Позади шумит протока,      И кругом – чужая ночь.      И уже он так далёко,      Что ни крикнуть, ни помочь.      И чернеет там зубчатый,      За холодною чертой,      Неподступный, непочатый      Лес над чёрною водой.      Переправа, переправа!      Берег правый, как стена…      Этой ночи след кровавый      В море вынесла волна.      Было так: из тьмы глубокой,      Огненный взметнув клинок,      Луч прожектора протоку      Пересёк наискосок.
И столбом поставил воду      Вдруг снаряд. Понтоны – в ряд.      Густо было там народу —      Наших стриженых ребят…      И увиделось впервые,      Не забудется оно:      Люди тёплые, живые      Шли на дно, на дно, на дно…      Под огнём неразбериха —      Где свои, где кто, где связь?
Только вскоре стало тихо, —      Переправа сорвалась.      И покамест неизвестно,      Кто там робкий, кто герой,      Кто там парень расчудесный,      А наверно, был такой.      Переправа, переправа…      Темень, холод. Ночь как год.      Но вцепился в берег правый,      Там остался первый взвод.

боевом родном кругу,      Словно чем-то виноваты,      Кто на левом берегу.      Не видать

конца ночлегу.      За ночь грудою взялась      Пополам со льдом и снегом      Перемешанная грязь.      И усталая с похода,      Что б там ни было, – жива,      Дремлет, скорчившись, пехота,      Сунув руки в рукава.      Дремлет, скорчившись, пехота,      И в лесу, в ночи глухой      Сапогами пахнет, потом,      Мёрзлой хвоей и махрой.      Чутко дышит берег этот      Вместе с теми, что на том      Под обрывом ждут рассвета,      Греют землю животом, —      Ждут рассвета, ждут подмоги,      Духом падать не хотят.      Ночь проходит, нет дороги      Ни вперёд и ни назад…      А быть может, там с полночи      Порошит снежок им в очи,      И уже давно      Он не тает в их глазницах      И пыльцой лежит на лицах —      Мёртвым всё равно.      Стужи, холода не слышат,      Смерть за смертью не страшна,      Хоть ещё паёк им пишет      Первой роты старшина,      Старшина паёк им пишет,      А по почте полевой      Не быстрей идут, не тише      Письма старые домой,      Что ещё ребята сами      На привале при огне      Где-нибудь в лесу писали      Друг у друга на спине…
  Из Рязани, из Казани,      Из Сибири, из Москвы —      Спят бойцы.      Своё сказали      И уже навек правы.      И тверда, как камень, груда,      Где застыли их следы…     

чудо?      Хоть бы знак какой оттуда,      И беда б за полбеды.      Долги

ночи, жёстки зори      В ноябре – к зиме седой.      Два бойца сидят в дозоре      Над холодною водой.      То ли снится, то ли мнится,      Показалось что невесть,      То ли иней на ресницах,      То ли вправду что-то есть?      Видят – маленькая точка      Показалась вдалеке:      То ли чурка, то ли бочка      Проплывает по реке?      – Нет, не чурка и не бочка —      Просто глазу маета.      – Не пловец ли одиночка?      – Шутишь, брат. Вода не та!      – Да, вода… Помыслить страшно.      Даже рыбам холодна.      – Не из наших ли вчерашних      Поднялся какой со дна?..      Оба разом присмирели.      И сказал один боец:      – Нет, он выплыл бы в шинели,      С полной выкладкой, мертвец.      Оба здорово продрогли,      Как бы ни было, – впервой.      Подошёл сержант с биноклем.      Присмотрелся: нет, живой.      – Нет, живой. Без гимнастёрки.      – А не фриц? Не к нам ли в тыл?      – Нет. А может, это Тёркин? —      Кто-то робко пошутил.      – Стой, ребята, не соваться,      Толку нет спускать понтон.      – Разрешите попытаться?      – Что пытаться!      – Братцы, – он!      И, у заберегов корку      Ледяную обломав,      Он как он, Василий Тёркин,      Встал живой, – добрался вплавь.

шатаясь тяжело.      Ни зубами, ни губами      Не работает – свело.      Подхватили, обвязали,      Дали

валенки с ноги.      Пригрозили, приказали —      Можешь, нет ли, а беги.      Под горой, в штабной избушке,      Парня тотчас на кровать      Положили для просушки,      Стали спиртом растирать.      Растирали, растирали…      Вдруг он молвит, как во сне:      – Доктор, доктор, а нельзя ли      Изнутри погреться мне,      Чтоб не всё на кожу тратить?      Дали стопку – начал жить,      Приподнялся на кровати:      – Разрешите доложить…      Взвод на правом берегу      Жив-здоров назло врагу!      Лейтенант всего лишь просит      Огоньку туда подбросить.      А уж следом за огнём      Встанем, ноги разомнём.      Что там есть, перекалечим,      Переправу обеспечим…      Доложил по форме, словно      Тотчас плыть ему назад.      – Молодец! – сказал полковник.      Молодец! Спасибо, брат.      И с улыбкою неробкой      Говорит тогда боец:      – А ещё нельзя ли стопку,      Потому как молодец?      Посмотрел полковник строго,      Покосился на бойца.      – Молодец, а будет много —      Сразу две.      – Так два ж конца…      Переправа, переправа!      Пушки бьют в кромешной мгле.      Бой идёт святой и правый.      Смертный бой не ради славы,      Ради жизни на земле.

суп варить      На колёсах прямо.      Суп – во-первых. Во-вторых,      Кашу в норме

прочной.      Нет, старик он был старик      Чуткий – это точно.      Слышь, подкинь ещё одну      Ложечку такую,      Я вторую, брат, войну      На веку воюю.      Оцени, добавь чуток.      Покосился повар:      «Ничего себе едок —      Парень этот новый».      Ложку лишнюю кладёт,      Молвит несердито:      – Вам бы, знаете, во флот      С вашим аппетитом.      Тот: – Спасибо. Я как раз      Не бывал во флоте.      Мне бы лучше, вроде вас,      Поваром в пехоте. —      И, усевшись под сосной,      Кашу ест, сутулясь.      «Свой?» – бойцы между собой, —      «Свой!» – переглянулись.      И уже, пригревшись, спал      Крепко полк усталый.      В первом взводе сон пропал,      Вопреки уставу.      Привалясь к стволу сосны,      Не щадя махорки,      На войне насчёт войны      Вёл беседу Тёркин.      – Вам, ребята, с серединки      Начинать. А я скажу:      Я не первые ботинки      Без починки здесь ношу.      Вот вы прибыли на место,      Ружья в руки – и воюй.      А кому из вас известно,      Что такое сабантуй?      – Сабантуй – какой-то праздник?      Или что там – сабантуй?       – Сабантуй бывает разный,      А не знаешь – не толкуй,      Вот под первою бомбёжкой      Полежишь с охоты в лёжку,      Жив остался – не горюй:      Это малый сабантуй.

не дуй.      Хуже, брат, как миномётный      Вдруг начнётся сабантуй.      Тот проймёт тебя

поглубже, —      Землю-матушку целуй.      Но имей в виду, голубчик,      Это – средний сабантуй.      Сабантуй – тебе наука,      Враг лютует – сам лютуй.      Но совсем иная штука      Это – главный сабантуй.      Парень смолкнул на минуту,      Чтоб прочистить мундштучок,      Словно исподволь кому-то      Подмигнул: держись, дружок…      – Вот ты вышел спозаранку,      Глянул – в пот тебя и в дрожь;      Прут немецких тыща танков…      – Тыща танков? Ну, брат, врёшь.      – А с чего мне врать, дружище?      Рассуди – какой расчёт?      – Но зачем же сразу – тыща?      – Хорошо. Пускай пятьсот,      – Ну, пятьсот. Скажи по чести,      Не пугай, как старых баб.      – Ладно. Что там триста, двести —      Повстречай один хотя б…      – Что ж, в газетке лозунг точен:      Не беги в кусты да в хлеб.      Танк – он с виду грозен очень,      А на деле глух и слеп.      – То-то слеп. Лежишь в канаве,      А на сердце маета:      Вдруг как сослепу задавит, —      Ведь не видит ни черта.      Повторить согласен снова:      Что не знаешь – не толкуй.      Сабантуй – одно лишь слово —      Сабантуй!.. Но сабантуй      Может в голову ударить,      Или попросту, в башку.      Вот у нас один был парень…      Дайте, что ли, табачку.      Балагуру смотрят в рот,      Слово ловят жадно.      Хорошо, когда кто врёт      Весело и складно.

погоде,      Хорошо, как есть такой      Парень на походе.      И несмело у него      Просят:

– Ну-ка, на ночь      Расскажи ещё чего,      Василий Иваныч…      Ночь глуха, земля сыра.      Чуть костёр дымится.      – Нет, ребята, спать пора,      Начинай стелиться.      К рукаву припав лицом,      На пригретом взгорке      Меж товарищей бойцов      Лёг Василий Тёркин.      Тяжела, мокра шинель,      Дождь работал добрый.      Крыша – небо, хата – ель,      Корни жмут под рёбра.      Но не видно, чтобы он      Удручён был этим,      Чтобы сон ему не в сон      Где-нибудь на свете.      Вот он полы подтянул,      Укрывая спину,      Чью-то тёщу помянул,      Печку и перину.      И приник к земле сырой,      Одолен истомой,      И лежит он, мой герой,      Спит себе, как дома.      Спит – хоть голоден, хоть сыт,      Хоть один, хоть в куче.      Спать за прежний недосып,      Спать в запас научен.      И едва ль герою снится      Всякой ночью тяжкий сон:      Как от западной границы      Отступал к востоку он;      Как прошёл он, Вася Тёркин,      Из запаса рядовой,      В просолённой гимнастёрке      Сотни вёрст земли родной.

б она чужая,      Чья-нибудь, а то – своя.      Спит герой, храпит

– и точка.      Принимает всё, как есть.      Ну, своя – так это ж точно.      Ну, война – так я же здесь.      Спит, забыв о трудном лете.      Сон, забота, не бунтуй.      Может, завтра на рассвете      Будет новый сабантуй.      Спят бойцы, как сон застал,      Под сосною впо́кат,      Часовые на постах      Мокнут одиноко.      Зги не видно. Ночь вокруг.      И бойцу взгрустнётся.      Только что-то вспомнит вдруг,      Вспомнит, усмехнётся.      И как будто сон пропал,      Смех дрогнал зевоту.      – Хорошо, что он попал,      Тёркин, в нашу роту.  //-- * * * --//       Тёркин – кто же он такой?      Скажем откровенно:      Просто парень сам собой      Он обыкновенный.      Впрочем, парень хоть куда.      Парень в этом роде      В каждой роте есть всегда,      Да и в каждом взводе.      И чтоб знали, чем силён,      Скажем откровенно:      Красотою наделён      Не был он отменной,      Не высок, не то чтоб мал,      Но герой – героем.      На Карельском воевал —      За рекой Сестрою.      И не знаем почему, —      Спрашивать не стали, —      Почему тогда ему      Не дали медали.

наградном      Вышла опечатка.      Не гляди, что на груди,      А гляди, что впереди!      В

строй с июня, в бой с июля,      Снова Тёркин на войне.      – Видно, бомба или пуля      Не нашлась ещё по мне.      Был в бою задет осколком,      Зажило – и столько толку.      Трижды был я окружён,      Трижды – вот он! – вышел вон.      И хоть было беспокойно —      Оставался невредим      Под огнём косым, трёхслойным,      Под навесным и прямым.      И не раз в пути привычном,      У дорог, в пыли колонн,      Был рассеян я частично,      А частично истреблён…      Но, однако,      Жив вояка,      К кухне – с места, с места – в бой.      Курит, ест и пьёт со смаком      На позиции любой.      Как ни трудно, как ни худо —      Не сдавай, вперёд гляди,      Это присказка покуда,      Сказка будет впереди.

хлев…    Кто назябся – дело свято,    Тому надо обогрев.    Дело свято –

чья там хата,    Кто их нынче разберёт.    Грейся, радуйся, ребята,    Сборный, смешанный народ.    На полу тебе солома,    Задремалось, так ложись.    Не у тёщи, и не дома,    Не в раю, однако, жизнь.    Тот сидит, разувши ногу,    Приподняв, глядит на свет.    Всю ощупывает строго, –    Узнаёт – его иль нет.    Тот, шинель смахнув без страху,    Высоко задрав рубаху,    Прямо в печку хочет влезть.    – Не один ты, братец, здесь.    – Отслонитесь, хлопцы.
Темень…    – Что ты, правда, как тот немец.    – Нынче немец сам не тот.    – Ну, брат, он ещё даёт,    Отпускает, не скупится…    – Всё же с прежним не сравнится, –    Снял сапог с одной ноги.    – Дело ясное, – беги!    – Охо-хо. Война, ребятки.    – А ты думал! Вот чудак.    – Лучше нет – чайку в достатке,    Хмель – он греет, да не так.
– Это чья же установка    Греться чаем? Вот и врёшь.    – Эй, не ставь к огню винтовку…    – А ещё кулеш хорош…    Опрокинутый истомой,    Тёркин дремлет на спине,    От беседы в стороне.    Так ли, сяк ли, Тёркин дома,    То есть – снова на войне…    Это раненым известно:    Воротись ты в полк родной –    Всё не то: иное место    И народ уже иной.    Прибаутки, поговорки    Не такие ловит слух…    – Где-то наш Василий Тёркин? –    Это слышит Тёркин вдруг.    Привстаёт, шурша соломой,    Что там дальше – подстеречь.    Никому он не знакомый –    И о нём как будто речь.    

же Тёркин.    Это слышит Тёркин мой.    Что-то странное творится,    Непонятное уму.    Повернулись тотчас

лица    Молча к Тёркину. К тому.    Люди вроде оробели:    – Тёркин – лично?    – Я и есть.    – В самом деле?    – В самом деле.    – Хлопцы, хлопцы, Тёркин здесь!    – Не свернёте ли махорки? –    Кто-то вытащил кисет.    И не мой, а тот уж Тёркин    Говорит:    – Махорки? Нет.    Тёркин мой – к огню поближе,    Отгибает воротник.    Поглядит, а он-то рыжий –    Тёркин тот, его двойник.    Если б попросту махорки    Тёркин выкурил второй,    И не встрял бы, может, Тёркин,    Промолчал бы мой герой.    Но, поскольку водит носом,    Задаётся человек,    Тёркин мой к нему с вопросом:    – А у вас небось «Казбек»?    Тот помедлил чуть с ответом:    Мол, не понял ничего.    – Что ж, трофейной сигаретой    Угощу. –    Возьми его!    Видит мой Василий Тёркин –    Не с того зашёл конца.    И не то чтоб чувством горьким    Укололо молодца, –    Не любил людей спесивых,    И, обиду затая,    Он сказал, вздохнув лениво:    – Всё же Тёркин – это я…    Смех, волненье.    – Новый Тёркин!    – Хлопцы, двое…    – Вот беда…    – Как дойдёт их до пятёрки,    Разбудите нас тогда.
– Нет, брат, шутишь, – отвечает    Тёркин тот, поджав губу, –    Тёркин – я.   

лбу.    Из кармана гимнастёрки    Рыжий – книжку:    – Что ж я вам…    – Точно: Тёркин…    – Только

Тёркин    Не Василий, а Иван.    Но, уже с насмешкой глядя,    Тот ответил моему:    – Ты пойми, что рифмы ради    Можно сделать хоть Фому.    Этот выдохнул затяжку:    – Да, но Тёркин-то – герой.    Тот шинелку нараспашку:    – Вот вам орден, вот другой,    Вот вам Тёркин-бронебойщик,    Верьте слову, не молве.    И машин подбил я больше –    Не одну, а целых две…    Тёркин будто бы растерян,    Грустно щурится в огонь.    – Я бы мог тебя проверить,    Будь бы здесь у нас гармонь.    Все кругом:    – Гармонь найдётся,    Есть у старшего.    – Не тронь.    – Что не тронь?    – Смотри, проснётся…    – Пусть проснётся.    – Есть гармонь!    Только взял боец трёхрядку,    Сразу видно: гармонист.    Для началу, для порядку    Кинул пальцы сверху вниз.    И к мехам припал щекою,    Строг и важен, хоть не брит,    И про вечер над рекою    Завернул, завёл навзрыд…    Тёркин мой махнул рукою:    – Ладно. Можешь, – говорит, –    Но одно тебя, брат, губит:    Рыжесть Тёркину нейдёт.
 – Рыжих девки больше любят, –    Отвечает Тёркин тот.    Тёркин сам уже хохочет,    Сердцем щедрым наделён.    И не так уже хлопочет    За себя, – что Тёркин он.
Чуть обидно, да приятно,    Что такой же рядом с ним.    Непонятно, да занятно    Всем ребятам остальным.  

я…;    А тот:    – Зачем?..    – Кто же Тёркин?    – Ну и лихо!.. –    Хохот, шум, неразбериха…    Встал какой-то

старшина    Да как крикнет:    – Тишина!    Что вы тут не разберёте,    Не поймёте меж собой?    По уставу каждой роте    Будет придан Тёркин свой,    Слышно всем? Порядок ясен?    Жалоб нету? Ни одной?    Разойдись!    И я согласен    С этим строгим старшиной.    Я бы, может быть, и взводам    Придал Тёркина в друзья…    Впрочем, все тут мимоходом    К разговору вставил я.

ржавой,      На поля, холмы – дырявой,      Изувеченной земли,      На болотный лес корявый,      На

кусты – снега легли.      И густой позёмкой белой      Ветер поле заволок.      Вьюга в трубах обгорелых      Загудела у дорог.      И в снегах непроходимых      Эти мирные края      В эту памятную зиму      Орудийным пахли дымом,      Не людским дымком жилья.      И в лесах, на мёрзлой груде,      По землянкам без огней,      Возле танков и орудий      И простуженных коней      На войне встречали люди
Долгий счёт ночей и дней.      И лихой, нещадной стужи      Не бранили, как ни зла:      Лишь бы немцу было хуже,      О себе ли речь там шла!      И желал наш добрый парень:      Пусть помёрзнет немец-барин,      Немец-барин не привык,      Русский стерпит – он мужик.      Шумным хлопом рукавичным,      Топотнёй по целине      Спозаранку день обычный      Начинался на войне.      Чуть вился дымок несмелый,      Оживал костёр с трудом,      В закоптелый бак гремела      Из ведра вода со льдом.      Утомлённые ночлегом,      Шли бойцы из всех берлог      Греться бегом, мыться снегом,      Снегом жёстким, как песок.      А потом – гуськом по стёжке,      Соблюдая свой черёд,      Котелки забрав и ложки,      К кухням шёл за взводом взвод.      Суп досыта, чай до пота, —      Жизнь как жизнь.      И опять война – работа:      – Становись!

движется с катушкой,      Разворачивает снасть, —      Приказали делать связь.      Рота головы пригнула.      Снег чернеет

от огня.      Тёркин крутит; – Тула, Тула!      Тула, слышишь ты меня?      Подмигнув бойцам украдкой:      Мол, у нас да не пойдёт, —      Дунул в трубку для порядку,      Командиру подаёт.      Командиру всё в привычку, —      Голос в горсточку, как спичку      Трубку книзу, лёг бочком,      Чтоб позёмкой не задуло.      Всё в порядке.      – Тула, Тула,      Помогите огоньком…      Не расскажешь, не опишешь,      Что́ за жизнь, когда в бою      За чужим огнём расслышишь      Артиллерию свою.      Воздух круто завивая,      С недалёкой огневой      Ахнет, ахнет полковая,      Запоёт над головой.      А с позиций отдалённых,      Сразу будто бы не в лад,      Ухнет вдруг дивизионной      Доброй матушки снаряд.      И пойдёт, пойдёт на славу,      Как из горна, жаром дуть,      С воем, с визгом шепелявым      Расчищать пехоте путь,      Бить, ломать и жечь в окружку.      Деревушка? – Деревушку.      Дом – так дом.
Блиндаж – блиндаж.       Врёшь, не высидишь – отдашь!
  А ещё остался кто там,   Запорошенный песком?   Погоди, встаёт пехота,   Дай достать тебя штыком.
 Вслед за ротою стрелковой  Тёркин дальше тянет провод.  Взвод – за валом огневым,  Тёркин с ходу – вслед за взводом,  Топит провод, точно в воду,  Жив-здоров и невредим.

снаряд за вспышкой ржавой.      Тёркин тотчас в снег – ничком.      Вдался

вглубь, лежит – не дышит,      Сам не знает: жив, убит?      Всей спиной, всей кожей слышит,      Как снаряд в снегу шипит…      Хвост овечий – сердце бьётся.      Расстаётся с телом дух.      «Что ж он, чёрт, лежит – не рвётся,      Ждать мне больше недосуг».      Приподнялся – глянул косо.      Он почти у самых ног —      Гладкий, круглый, тупоносый,      И над ним – сырой дымок.      Сколько б душ рванул на выброс      Вот такой дурак слепой      Неизвестного калибра —      С поросёнка на убой.      Оглянулся воровато,      Подивился – смех и грех:      Все кругом лежат ребята,      Закопавшись носом в снег.
Тёркин встал, такой ли ухарь,      Отряхнулся, принял вид:      – Хватит, хлопцы, землю нюхать,      Не годится, – говорит.      Сам стоит с воронкой рядом      И у хлопцев на виду,      Обратясь к тому снаряду,      Справил малую нужду…      Видит Тёркин погребушку —      Не оттуда ль пушка бьёт?      Передал бойцам катушку:      – Вы – вперёд. А я – в обход.      С ходу двинул в дверь гранатой.      Спрыгнул вниз, пропал в дыму.      – Офицеры и солдаты,      Выходи по одному!..
    Тишина. Полоска света.      Что там дальше – поглядим.      Никого, похоже, нету.      Никого. И я один.      Гул разрывов, словно в бочке,      Отдаётся в глубине.      Дело дрянь: другие точки      Бьют по занятой. По мне.

помяни      Хоть за то, что погреб этот      Прочно сделали они.      Прочно сделали,

надёжно —      Тут не то что воевать,      Тут, ребята, чай пить можно,      Стенгазету выпускать.      Осмотрелся, точно в хате:      Печка тёплая в углу,      Вдоль стены идут полати,      Банки, склянки на полу.      Непривычный, непохожий      Дух обжитого жилья:      Табаку, одёжи, кожи      И солдатского белья.      Снова сунутся? Ну что же,      В обороне нынче – я…      На прицеле вход и выход,      Две гранаты под рукой.      Смолк огонь. И стало тихо.      И идут – один, другой…      Тёркин, стой. Дыши ровнее.      Тёркин, ближе подпусти.      Тёркин, целься. Бей вернее,      Тёркин. Сердце, не части.      Рассказать бы вам, ребята,      Хоть не верь глазам своим,      Как немецкого солдата      В двух шагах видал живым.      Подходил он в чем-то белом,      Наклонившись от огня,      И как будто дело делал:      Шёл ко мне – убить меня.      В этот ровик, точно с печки,      Стал спускаться на заду…      Тёркин, друг, не дай осечки.      Пропадёшь, – имей в виду.      За секунду до разрыва,      Знать, хотел подать пример:      Прямо в ровик спрыгнул живо      В полушубке офицер.
    И поднялся незадетый,      Цельный. Ждём за косяком.      Офицер – из пистолета,      Тёркин – в мягкое – штыком.

правое плечо.      Ранен. Мокро. Горячо.      И рукой коснулся пола;      Кровь, – чужая иль

своя?      Тут как даст вблизи тяжёлый,      Аж подвинулась земля!      Вслед за ним другой ударил,      И темнее стало вдруг.      «Это – наши, – понял парень, —      Наши бьют, – теперь каюк».      Оглушённый тяжким гулом,      Тёркин никнет головой.      Тула, Тула, что ж ты, Тула,      Тут же свой боец живой.      Он сидит за стенкой дзота,      Кровь течёт, рукав набряк.      Тула, Тула, неохота      Помирать ему вот так.      На полу в холодной яме      Неохота нипочём      Гибнуть с мокрыми ногами,      Со своим больным плечом.      Жалко жизни той, приманки,      Малость хочется пожить,      Хоть погреться на лежанке,      Хоть портянки просушить…      Тёркин сник. Тоска согнула.      Тула, Тула… Что ж ты, Тула?      Тула, Тула. Это ж я…      Тула… Родина моя!..
А тем часом издалёка,      Глухо, как из-под земли,      Ровный, дружный, тяжкий рокот      Надвигался, рос. С востока      Танки шли.      Низкогрудый, плоскодонный,      Отягчённый сам собой,      С пушкой, в душу наведённой,      Стращен танк, идущий в бой.      А за грохотом и громом,      За бронёй стальной сидят,      По местам сидят, как дома,      Трое-четверо знакомых      Наших стриженых ребят.

– свет пройди,      Ловят в щели смотровые      Кромку поля впереди.      Видят –

вздыбился разбитый,      Развороченный накат.      Крепко бито. Цель накрыта.      Ну, а вдруг как там сидят!      Может быть, притих до срока      У орудия расчёт?      Развернись машина боком —      Бронебойным припечёт.      Или немец с автоматом,      Лезть наружу не дурак,      Там следит за нашим братом,      Выжидает. Как не так.      Двое вслед за командиром      Вниз – с гранатой – вдоль стены.      Тишина. – Углы темны…      – Хлопцы, занята квартира, —      Слышат вдруг из глубины.      Не обман, не вражьи шутки,      Голос вправдашный, родной:      – Пособите. Вот уж сутки      Точка данная за мной…      В темноте, в углу каморки,      На полу боец в крови.      Кто такой? Но смолкнул Тёркин,      Как там хочешь, так зови.      Он лежит с лицом землистым,      Не моргнёт, хоть глаз коли.      В самый срок его танкисты      Подобрали, повезли.      Шла машина в снежной дымке,      Ехал Тёркин без дорог.      И держал его в обнимку      Хлопец – башенный стрелок.      Укрывал своей одёжей,      Грел дыханьем. Не беда,      Что в глаза его, быть может,      Не увидит никогда…
Свет пройди, – нигде не сыщешь,      Не случалось видеть мне      Дружбы той святей и чище,      Что бывает на войне.

зачем мне орден?      Я согласен на медаль.      На медаль. И то

не к спеху.      Вот закончили б войну,      Вот бы в отпуск я приехал      На родную сторону.      Буду ль жив ещё? – Едва ли.      Тут воюй, а не гадай.      Но скажу насчёт медали:      Мне её тогда подай.      Обеспечь, раз я достоин.      И понять вы все должны:      Дело самое простое —      Человек пришёл с войны.      Вот пришёл я с полустанка      В свой родимый сельсовет.      Я пришёл, а тут гулянка.      Нет гулянки? Ладно, нет.      Я в другой колхоз и в третий —      Вся округа на виду.      Где-нибудь я в сельсовете      На гулянку попаду.      И, явившись на вечёрку,      Хоть не гордый человек,      Я б не стал курить махорку,      А достал бы я «Казбек».      И сидел бы я, ребята,      Там как раз, друзья мои,      Где мальцом под лавку прятал      Ноги босые свои.      И дымил бы папиросой,      Угощал бы всех вокруг.      И на всякие вопросы      Отвечал бы я не вдруг.      – Как, мол, что? – Бывало всяко.      – Трудно всё же? – Как когда.      – Много раз ходил в атаку?      – Да, случалось иногда.
 И девчонки на вечёрке      Позабыли б всех ребят,      Только слушали б девчонки,      Как ремни на мне скрипят.      И шутил бы я со всеми,      И была б меж них одна…      И медаль на это время      Мне, друзья, вот так нужна!

на этот случай      Орден тоже ничего?      Вот сидишь ты на вечёрке,      И

девчонка – самый цвет.      – Нет, – сказал Василий Тёркин      И вздохнул. И снова: – Нет.      Нет, ребята. Что там орден.      Не загадывая вдаль,      Я ж сказал, что я не гордый,      Я согласен на медаль.  //-- * * * --//       Тёркин, Тёркин, добрый малый,      Что тут смех, а что печаль.      Загадал ты, друг, немало,      Загадал далёко вдаль.      Были листья, стали почки,      Почки стали вновь листвой.      А не носит писем почта      В край родной смоленский твой.      Где девчонки, где вечёрки?      Где родимый сельсовет?      Знаешь сам, Василий Тёркин,      Что туда дороги нет.      Нет дороги, нету права      Побывать в родном селе.      Страшный бой идёт, кровавый,      Смертный бой не ради славы,      Ради жизни на земле.

сказал герою:      – Нам с тобою по пути…      Вот, казалось, парню счастье,      Наступать

расчёт прямой:      Со своей гвардейской частью      На войне придёт домой.      Но едва ль уже мой Тёркин,      Жизнью тёртый человек,      При девчонках на вечёрке      Помышлял курить «Казбек»…      Всё же с каждым переходом,      С каждым днём, что ближе к ней,      Сторона, откуда родом,      Земляку была больней.      И в пути, в горячке боя,      На привале и во сне      В нём жила сама собою      Речь к родимой стороне:      – Мать-земля моя родная,      Сторона моя лесная,      Приднепровский отчий край,      Здравствуй, сына привечай!      Здравствуй, пёстрая осинка,      Ранней осени краса,      Здравствуй, Ельня, здравствуй, Глинка,      Здравствуй, речка Лучеса…      Мать-земля моя родная,      Я твою изведал власть,      Как душа моя больная      Издали к тебе рвалась!      Я загнул такого крюку,      Я прошёл такую даль,      И видал такую муку,      И такую знал печаль!      Мать-земля моя родная,      Дымный дедовский большак,      Я про то не вспоминаю,      Не хвалюсь, а только так!..      Я иду к тебе с востока,      Я тот самый, не иной.      Ты взгляни, вздохни глубоко,      Встреться наново со мной.
Мать-земля моя родная,      Ради радостного дня      Ты прости, за что – не знаю,      Только ты прости меня!..

боя,      В суете хлопот и встреч      В нём жила сама собою      Эта

песня или речь.      Но война – ей всё едино,      Все – хорошие края:      Что Кавказ, что Украина,      Что Смоленщина твоя.      Через реки и речонки,      По мостам, и вплавь, и вброд,      Мимо, мимо той сторонки      Шла дивизия вперёд.      А левее той порою,      Ранней осенью сухой,      Занимал село героя      Генерал совсем другой…      Фронт полнел, как половодье,      Вширь и вдаль. К Днепру, к Днепру      Кони шли, прося поводья,      Как с дороги ко двору.      И в пыли, рябой от пота,      Фронтовой смеялся люд:      Хорошо идёт пехота.      Раз колёса отстают.      Нипочём, что уставали      По пути к большой реке      Так, что ложку на привале      Не могли держать в руке.      Вновь сильны святым порывом,      Шли вперёд своим путём,      Со страдальчески-счастливым,      От жары открытым ртом.      Слева наши, справа наши,      Не отстать бы на ходу.      – Немец кухни с тёплой кашей      Второпях забыл в саду.      – Подпереть его да в воду.      – Занял берег, сукин сын!      – Говорят, уж занял с ходу      Населённый пункт Берлин…      Золотое бабьё лето      Оставляя за собой,      Шли войска – и вдруг с рассвета      Наступил днепровский бой…      Может быть, в иные годы,      Очищая русла рек,      Всё, что скрыли эти воды,      Вновь увидит человек.

мглы,      Как стволы дубов морёных,      Орудийные стволы;      Русский танк с немецким в

паре,      Что нашли один конец,      И обоих полушарий      Сталь, резину и свинец;      Хлам войны – понтона днище,      Трос, оборванный в песке,      И топор без топорища,      Что сапёр держал в руке.      Может быть, куда как пуще      И об этом топоре      Скажет кто-нибудь в грядущей      Громкой песне о Днепре;      О страде неимоверной      Кровью памятного дня.      Но о чём-нибудь, наверно,      Он не скажет за меня.      Пусть не мне ещё с задачей      Было сладить. Не беда.      В чем-то я его богаче, —      Я ступал в тот след горячий,      Я там был. Я жил тогда…      Если с грузом многотонным      Отстают грузовики,      И когда-то мост понтонный      Доберётся до реки, —      Под огнём не ждёт пехота,      Уставной держась статьи,      За паром идут ворота;      Доски, брёвна – за ладьи.      К ночи будут переправы,      В срок поднимутся мосты,      А ребятам берег правый      Свесил на воду кусты.      Подплывай, хватай за гриву.      Словно доброго коня.      Передышка под обрывом      И защита от огня.      Не беда, что с гимнастёрки,      Со всего ручьём течёт…      Точно так Василий Тёркин      И вступил на берег тот.

быть, вот-вот,      Вместе с берегом, с землёю      Будет в воду сброшен

взвод.      Впрочем, всякое привычно, —      Срок войны, что жизни век.      От заставы пограничной      До Москвы-реки столичной      И обратно – столько рек!      Вот уже боец последний      Вылезает на песок      И жуёт сухарь немедля,      Потому – в Днепре намок,      Мокрый сам, шуршит штанами.      Ничего! – На то десант.      – Наступаем. Днепр за нами,      А, товарищ лейтенант?..      Бой гремел за переправу,      А внизу, южнее чуть —      Немцы с левого на правый,      Запоздав, держали путь.      Но уже не разминуться,      Тёркин строго говорит:      – Пусть на левом в плен сдаются,      Здесь пока приём закрыт,      А на левом с ходу, с ходу      Подоспевшие штыки      Их толкали в воду, в воду,      А вода себе теки…      И ещё меж берегами      Без разбору, наугад      Бомбы сваи помогали      Загонять, стелить накат…      Но уже из погребушек,      Из кустов, лесных берлог      Шёл народ – родные души —      По обочинам дорог…      К штабу на берег восточный      Плёлся стёжкой, стороной      Некий немец беспорточный,      Веселя народ честной.      – С переправы?      – С переправы.      Только-только из Днепра.      – Плавал, значит?      – Плавал, дьявол,      Потому – пришла жара…      – Сытый, чёрт!      Чистопородный.      – В плен спешит, как на привал…      

прости, за что – не знаю,      Только ты прости меня!      Не

в плену тебя жестоком,      По дороге фронтовой,      А в родном тылу глубоком      Оставляет Тёркин твой.      Минул срок годины горькой,      Не воротится назад.      – Что ж ты, брат, Василий Тёркин,      Плачешь вроде?..      – Виноват…

дна…»      Тёркин, Тёркин, в самом деле,      Час настал, войне отбой.      И как

будто устарели      Тотчас оба мы с тобой.      И как будто оглушённый      В наступившей тишине,      Смолкнул я, певец смущённый,      Петь привыкший на войне.      В том беды особой нету:      Песня, стало быть, допета.      Песня новая нужна,      Дайте срок, придёт она.      Я сказать хотел иное,      Мой читатель, друг и брат,      Как всегда, перед тобою      Я, должно быть, виноват.      Больше б мог, да было к спеху,      Тем, однако, дорожи,      Что, случалось, врал для смеху,      Никогда не лгал для лжи.      И, по совести, порою      Сам вздохнул не раз, не два,      Повторив слова героя,      То есть Тёркина слова!      «Я не то ещё сказал бы, —      Про себя поберегу.      Я не так ещё сыграл бы, —      Жаль, что лучше не могу».      И хотя иные вещи      В годы мира у певца      Выйдут, может быть, похлеще      Этой книги про бойца, —      Мне она всех прочих боле      Дорога, родна до слёз,      Как тот сын, что рос не в холе,      А в годину бед и гроз…      С первых дней годины горькой,      В тяжкий час земли родной,      Не шутя, Василий Тёркин,      Подружились мы с тобой.      Я забыть того не вправе,      Чем твоей обязан славе,      Чем и где помог ты мне,      Повстречавшись на войне.

моя отрада,      Отдых мой и подвиг мой!      Эти строки и страницы —      Дней

и вёрст особый счёт,      Как от западной границы      До своей родной столицы,      И от той родной столицы      Вспять до западной границы,      А от западной границы      Вплоть до вражеской столицы      Мы свой делали поход.      Смыли вёсны горький пепел      Очагов, что грели нас.      С кем я не был, с кем я не пил      В первый раз, в последний раз.      С кем я только не был дружен      С первой встречи близ огня.      Скольким душам был я нужен,      Без которых нет меня.      Скольких их на свете нету,      Что прочли тебя, поэт,      Словно бедной книге этой      Много, много, много лет.      И сказать, помыслив здраво:      Что ей будущая слава!      Что ей критик, умник тот,      Что читает без улыбки,      Ищет, нет ли где ошибки, —      Горе, если не найдёт.      Не о том с надеждой сладкой      Я мечтал, когда украдкой      На войне, под кровлей шаткой,      По дорогам, где пришлось,      Без отлучки от колёс,      В дождь, укрывшись плащ-палаткой,      Иль зубами сняв перчатку      На ветру, в лютой мороз,      Заносил в свою тетрадку      Строки, жившие вразброс.      Я мечтал о сущем чуде:      Чтоб от выдумки моей      На войне живущим людям      Было, может быть, теплей,      Чтобы радостью нежданной      У бойца согрелась грудь,      Как от той гармошки драной,      Что случится где-нибудь.